Драматургия запуска научного проекта, или какую пьесу мечтает написать Алексей Понедельченко
- 27.10.2025
Что общего у современной пьесы и науки, героя драматургического произведения и ученого, и может ли история создания научной установки лечь в основу сюжета театральной постановки или фильма? Инженер Института ядерной физики им. Г. И. Будкера СО РАН (ИЯФ СО РАН) Алексей Понедельченко считает, что научно-исследовательский институт, а особенно ИЯФ СО РАН – благодатная почва для литературного творчества. Герой нашего интервью знает, о чем говорит, ведь его вторая профессия – писатель. В интервью Алексей рассказал о том, какой случай в армии помог ему поймать вдохновение и начать писать, можно ли найти сюжеты для рассказов, если устанавливаешь телевизионные антенны, как он с новосибирской СТО попал в Лабораторию бор-нейтронозахватной терапии (БНЗТ) ИЯФ СО РАН.
Инженер ИЯФ СО РАН Алексей Понедельченко. Фото А. Макарова.
– Алексей, расскажи, пожалуйста, как ты начал писать?
– Все началось в армии, куда меня призвали в далеком 2003 г. и где среди моих сослуживцев был некий рядовой Шилов. К сожалению, я не был с ним знаком и даже никогда его не видел, но к ответу на вопрос он имеет прямое отношение. Двадцать два года назад мобильные телефоны не были так распространены, как сейчас, поэтому в армии основным средством коммуникации была почта. Солдаты писали письма родителям, а родители – солдатам. А вот рядовой Шилов писем домой не писал. Мне, в целом, понятно такое его поведение. Срочная служба похожа на день сурка: однообразные будни, меню столовой, наряды. Даже устный словарный запас сокращается. Если что-то примечательное происходит, об этом происшествии родителям писать не стоит, чтобы не расстраивать лишний раз. И вот мама рядового Шилова полгода писала ему письма. Ее сын эти письма получал, читал, но ничего на них не отвечал. И тогда его мама начала писать туда, где ей отвечали: в комитет солдатских матерей, в гарнизонную прокуратуру, в Министерство обороны и так далее. Результатом стала, во-первых, масштабная проверка, а во-вторых, приказ командира бригады о написании каждым солдатом двух писем в неделю. Хочешь ты или не хочешь, а два письма в неделю, будь добр, напиши. Если не о чем писать, отжимаешься, пока не придумаешь. И вот я стал писать. Маме и бабушке писал про присягу, про прыжки с парашютом, про вкусную еду в столовой, а друзьям – про все остальное.
– А в какой момент понял, что тебе это нравится?
– Я писал очередное письмо своему другу и в голове будто произошел щелчок, после которого текст перестал быть выполнением вышеупомянутого приказа и перешел в то, что принято называть творческим процессом. Когда-то давно, в детстве, со мной произошло нечто обратное. В школе нужно было писать сочинения, и я их, конечно, писал, однако учительницу результат не устраивал. Как-то раз нам задали написать пресловутое «Как я провел лето», в котором я рассказал, как мы со взрослыми катались на лодке по Оби и как один из этих взрослых принялся веслом бить проплывающего мимо леща.
Актеры театра «Старый дом» Анатолий Григорьев и Юрий Кораблин во время читки пьесы, 2020 г. Фото из открытых источников.
– Глушить леща – известная сибирская забава.
- Да! Но учительнице мое сочинение по каким-то причинам не понравилось, она попросила больше не писать ерунду, а писать нормально. Я стал писать нормально: про то, как стало рано темнеть, а речка покрылась льдом, деревья надели белые шапки, а детвора лепит снеговиков и весело катается с горки. Нормальная школа, нормальный урок, нормальное сочинение. Такая вот была самоцензура, которая сошла на нет в армейских письмах.
– Письмо другу превратилось в твое первое произведение?
– Нет, оно так и осталось письмом. Однако, увольняясь со службы я взял рекомендацию для внеконкурсного поступления в вуз на бюджет – была такая льгота для отслуживших срочную службу. И вот я осенью уволился из армии, а следующей весной подал документы в Новосибирский государственный педагогический университет (НГПУ) на отделение журналистики. Прошел творческий конкурс, написал сочинение, проанализировал какой-то текст и поступил. Была мысль податься в Новосибирский государственный университет (НГУ), но Академгородок в те годы был менее доступен в плане общественного транспорта. Помню, туда ходил желтый ЛиАЗик, издающий звон пустых бутылок. Дорога была очень долгой, ехать всегда приходилось стоя, а перед этим нужно было еще добраться до метро «Речной вокзал», что уже само по себе было целым путешествием. До Пединститута от дома ходил ПАЗик, 1208, кажется. Сорок минут, и ты на учебе.
– Помню, что журфак Педагогического университета всегда отличался хорошей практикой – ребята с первого курса погружались в профессию.
– Да! Но именно с практикой у меня не сложилось. Мне нравилось учиться, особенно первые четыре курса, когда нужно было читать много художественной литературы. А мне всегда нравилось читать. В детстве 90-х г. было не так уж много развлечений, буквально два: чтение и игровая приставка Денди. На приставку денег не было, а вот библиотека была бесплатной. Лет до 12 я читал разные детские книжки вроде «Альфреда Хичкока и трех сыщиков», потом перешел на сибирскую литературу, читал Льва Квина, Михаила Михеева. Последний, кстати, новосибирский писатель. Он помимо прочего написал робинзониаду «Тайна белого пятна» о приключениях девушки Зины Вихоревой в тайге. В Новосибирске проводится литературный фестиваль «Белое пятно», названный в честь этой книги. Лет в 13 подростковая литература стала приедаться, и мама стала носить мне книжки из взрослой библиотеки. Так я прочел «Это я – Эдичка» Лимонова и понял, что некоторая взрослая литература не зря считается таковой. В общем, с чтением в институте у меня все складывалось нормально, а вот с журналистской деятельностью не сложилось ничего. Я совсем иначе представлял себе эту работу, к тому же в нулевые годы за нее почти ничего не платили. Поэтому моя практика, в основном, сводилась к написанию разных рекламных или околорекламных материалов. Вот был, например, такой журнал «Выбирай». На левой полосе разворота размещалась реклама какого-нибудь банка, а для правой полосы нужно было написать что-нибудь интересное и подходящее по теме. Однажды ради такого текста я опрашивал пресс-службы всех имеющихся в городе банков о необходимости введения купюры достоинством в 99 рублей. Это была такая сатира на популярные в то время цены, которые оканчивались на 99. С журналистикой, конечно, это имело мало общего.
– Помнишь ли ты свой первый рассказ?
– Сюжет помню: женщина на периферии рассказывает всем про сына, который работает в городе и посылает ей оттуда деньги, хотя на самом деле сын ее давно умер от вредных привычек и зависимостей, предварительно утащив из их общего дома все, что не приколочено. Прошли годы, мать не смогла смириться с утратой и обставляя свой дом, придумала альтернативную реальность. Это правдивая история. Я услышал ее, когда работал установщиком спутниковых антенн. Работа была интересная – приезжаешь в какой-нибудь поселок, деревню или СНТ, где своя жизнь и свои герои. На этом жизненном материале я написал несколько рассказов под общим названием «О людях, которые смотрят телевизор». Работа в сфере услуг – благодатная почва для прозы, почти все истории тех далеких лет происходят во время установки антенн, работы в такси, ремонта машин на станциях техобслуживания. А с СТО я уже в ИЯФ пришел.
– Как это произошло?
– В институт меня позвал научный сотрудник Иван Щудло в 2017 г., за что ему огромное спасибо. Он тогда ездил на старом Opel Frontera и приезжал ко мне его ремонтировать. В ходе этих ремонтов он смотрел, как все устроено в автосервисе, какой там работает контингент, как обстоят дела с инструментом и всем таким прочим. Без слез на это смотреть было сложно, и он предложил мне работать в ИЯФе лаборантом. Приходи, говорит, лучше к нам гайки крутить. Я сперва сомневался, но потом согласился. Все-таки СТОшек в городе много, а ИЯФ такой один. Вот так и пришел. Восемь лет работал лаборантом, а с мая этого года меня перевели в инженеры. Полученное после школы среднее техническое образование это позволяет.
– Перестал писать и посвятил себя науке?
– Не то что бы перестал. В 2020 г. я попал в драматургический проект «Дисциплина», который проходил на базе театра «Старый дом» под эгидой нашего Минкульта. Из четырехсот конкурсных работ со всего мира выбрали двенадцать и одна из них оказалась моей. В этом проекте нас учили писать пьесы, конструировать сюжет: сеттинг, антагонист, протагонист, цель героя, путь героя, катарсис и вот это все. Было интересно и неимоверно тяжело – во всяком случае мне. Итогом этого проекта для меня стала пьеса «От отбоя до подъема». Она вошла в финал проекта и потом еще попала в лонг-листы нескольких драматургических конкурсов. Союз театральных деятелей РФ включил ее в сборник лучших пьес за 2021 г. Мне даже шесть авторских экземпляров прислали. Там есть фото автора, на котором я сижу у нас в пультовой. Сама пьеса, правда, была на сцене только в виде читки-эскиза. Но главное не в этом, а в том, что проект «Дисциплина» меня творчески переформатировал. Раньше я писал по наитию – сел и готово! А теперь перед тем, как за что-то взяться, я отвечаю себе на вопросы: «Кто герой произведения?», «Чего он хочет?», «Кто ему мешает?», «Что движет происходящее?». Сегодня на такие вопросы не всегда есть ответ. Дискуссия о герое современности, в принципе, сложный творческий поиск. Это даже по нынешним кино и сериалам видно, много серьезного кино стали снимать про 80-е и 90-е г., а не про современность.
– Если бы БНЗТ стала пьесой, как бы ты ответил на эти драматургические вопросы?
– Героем бы точно был Сергей Юрьевич Таскаев, наш заведующий. У хорошего драматургического героя всегда есть какая-то суперспособность – причина, по которой на него хочет быть похожим зритель. Вот, например, если мы пишем сюжет для детей, то такой способностью будет какая-нибудь магия или навык прыгать с дома на дом, пуская паутину из рук. А вот суперспособность Сергея Юрьевича заключается в том, что он занимается работой всегда. Все, что он делает в институте и за его пределами – все это как-то связано с БНЗТ. Композитор Шостакович всю свою жизнь занимался музыкой, и все что бы он ни делал в своей жизни было с этой музыкой связано. Вот и Сергей Юрьевич так же. Он прилетает из командировки и говорит: «Я пока летел, вот чего придумал, послушайте, пожалуйста!» Или приходит утром на работу и говорит: «Я вот этой ночью придумал вот такой вот эксперимент, давайте его проведем». Или «А вот я на даче вчера косил траву и мне такая мысль пришла по поводу нашей нейтроногенерирующей мишени». Для меня такие люди – супермены, потому что я, например, не такой. Я по ночам о работе стараюсь не думать.
С героем, я думаю, все понятно. С целью, в общем, тоже – сделать бор-нейтронозахватную терапию в России возможной и доступной.
– А кто был бы антигероем?
– А вот здесь надо подумать. Физика, как известно, наука о природе, а драматургия – это всегда про людей или каких-то антропоморфных персонажей. Даже если героями произведения являются животные, то они будут обладать вполне себе человеческими качествами. И если драматический герой противостоит самой природе, то и природа эта будет вести себя как человек, преследующий противоположные герою цели – заставать врасплох, находить уязвимые места, вставлять палки в колеса из наименее ожидаемой стороны. Персонифицировать природу сложно, но дело даже не в этом. Никакой сюжет не может обойтись без финала, и этого финала мы все с нетерпение ожидаем и приближаем, только не на страницах, а в жизни. Этот финал – первый пациент. Я думаю, когда на нашей установке в онкоцентре Блохина будет проведена первая успешная терапия человека, тогда и можно будет подступаться к этой теме, как к сюжету.
– Пока ты не приступил к творческой работе над пьесой о БНЗТ, расскажи, пожалуйста, в чем заключается твоя работа в лаборатории С.Ю. Таскаева?
– До старта «блохинской» машины я, главным образом, крутил гайки на нашей экспериментальной установке во втором бункере. Основные обязанности заключались в разборке, сборке и переборке ускорителя. Сначала это все было для меня в новинку, я ничего не знал и волновался. Но со временем мы с моим коллегой Пашей Пономаревым так натренировались, что могли все делать едва ли не с закрытыми глазами и даже молча. Потом стартовал проект для онкоцентра и уже упомянутый выше Иван Щудло назначил меня ответственным за систему охлаждения будущей установки. Если раньше я просто крутил гайки, то новая деятельность носила более самостоятельный и ответственный характер. Нужно было общаться с конструкторами разных охлаждаемых агрегатов, подбирать всякие фитинги с запорной арматурой, приборы учета, разные датчики, составлять заявки и писать технические задания на закупку всего перечисленного. Рабочая обстановка осложнялась тем, что на дворе был 2022 г. со всеми его санкциями, нарушением цепочек поставок и прочими прелестями. Нужен тебе, например, датчик проводимости воды, ты обзваниваешь первые пять страниц Яндекса по этому запросу и не слышишь на том конце телефона ничего, кроме панических атак. В самые напряженные недели того периода я уезжал с работы на последней электричке.
В итоге поставщики были найдены, чертежи начерчены, детали изготовлены, приборы с датчиками закуплены. Наш отдел снабжения проявил титаническую стрессоустойчивость. Потом все изготовленное и закупленное нужно было собрать, чтобы все со всем сошлось. Это, как водится, самое простое.
А. Понедельченко в Москве у здания МГУ. Фото из личного архива.
Примерно в то же время в Москве, в онкоцентре, начался капитальный ремонт помещений для будущей установки. Специалисты тамошнего отдела капстроительства прежде не сталкивались с перестройкой каньонов под столь масштабные физические установки, и нужно было летать в столицу для решения возникающих вопросов непосредственно на площадке Блохина. А вопросов возникало много. В первые такие командировки я снимал стройплощадку на видеокамеру и по возвращению в Новосибирск показывал коллегам, как идут работы, что вообще происходит, где и что будет находиться. Потом мы начали возить и собирать ускоритель. Помню, как перед монтажом ЭЛВ сломался гидравлический подъемник, и я бегал по Москве в поисках вышедшего из строя контроллера. В общем, заниматься приходится самыми разными вещами.
– Нравится ли тебе Москва? Хотел бы туда переехать?
– Чтобы что?
– Ну, например, чтобы развиваться в литературном направлении. Как ты думаешь, вообще для человека, занимающегося литературой, важно быть в центральной части страны?
– Я думаю, нет, точнее сейчас – нет. Раньше столица была нужна, потому что только там можно было получить соответствующее образование и круг полезных знакомств. Возьмем, к примеру, моего любимого писателя – Шукшина. Человеку такого таланта Москва была просто необходима. Без столицы он бы не стал столь великим писателем, а режиссером бы не стал вообще. Он же во ВГИКе учился. Вот у меня есть сборник всех его рассказов в хронологическом порядке. Если читать его с самого начала, можно отследить творческую эволюцию автора. Читаешь и понимаешь, что вот тут он еще пишет по наитию, а вот здесь уже начал драматургию изучать: персонаж продуман, конфликт прописан. Но это в прошлом. Сегодня для изучения драматургии ехать и поступать во ВГИК не нужно. Социальных связей это тоже касается. Интернет сделал людей ближе, а гуманитарные знания – доступными. Книгу можно издать и в Новосибирске, пьесу послать на конкурс, а после ковида многие питчинги сценарных проектов тоже проводятся дистанционно. Настоящий талант не останется незамеченным. Вот выпускник богословских курсов Дмитрий Данилов, наш современник, написал первую в своей жизни пьесу «Человек из Подольска» и просто послал ее на конкурс пьес «Ремарка». Сегодня у пьесы сотня постановок, экранизация в кино, а у Данилова «Золотая маска» за работу драматурга.
Что касается меня, то я бы в столице просто не смог жить. Я там на вторую неделю уже домой хочу. Москва, бесспорно, замечательный город. Качество инфраструктуры и жизни с Новосибирском несравнимо, столичные театры – это просто другой уровень мастерства. А еще там тепло. Однако, у нашего города есть огромный плюс – это его пригород. В 2016 г. я начал строить дом под Красным Яром. Зимой я туда приезжаю, беру санки, иду в лес, пилю валежник, колю дрова, топлю печь. Можно сидеть дома, смотреть в окно, слушать пластинки или читать книжку, а кругом тишина. В Москве такое удовольствие либо недоступно, либо бесконечно дорого. Прораб из онкоцентра рассказывал, что он на дачу за рулем едет не то четыре, не то шесть часов. А я вот могу, не напрягаясь, скататься одним днем.
В общем, новосибирскому автору чего бы то ни было в столицу ехать необязательно. Дома спокойнее.
А. Понедельченко с урожаем на даче. Фото из личного архива.
– А новосибирскому ученому?
– А я не знаю, я же не ученый. Наверное, тоже нет. ИЯФ же в Новосибирске.
– Ты говорил, что вдохновение пришло по щелчку, а может ли быть обратный щелчок?
– Вдохновение – сложная тема. Я прочитал штук тридцать книжек по писательской, сценарной и прочей творческой деятельности и почти все авторы таких пособий так или иначе ищут способ управления вдохновением. Рекомендаций и советов очень много. Самый действенный из них я нашел в книге «Пишется» у Александра Молчанова. Он звучит примерно так: «Если не пишется с вдохновением, пишите без вдохновения». Плохой текст точно лучше, чем его отсутствие. Из плохого текста можно сделать хороший, а с отсутствующим текстом нельзя сделать ничего. Что до обратного щелчка, то откат всегда происходит медленнее, чем накат. Творческий поиск никуда не денется, покуда ты в нем пребываешь. Мне, например, помогает ходьба. Когда в голове что-то с чем-то не складывается и нужно хорошенько это обдумать, я выхожу на станции «Сеятель» вместо «Обского моря», потому что оттуда дольше идти до работы. Идешь, думаешь, минут через тридцать сознание пускается в свободное плавание, мысль варится и на подходе к институту «хоп!» и сварилась. Готово, придумал! Достаешь диктофон и наговариваешь, пока не забыл.
– И все же, Алексей Понедельченко – он больше писатель или инженер лаборатории БНЗТ?
– Сейчас, наверное, я больше специалист ИЯФ СО РАН. Последние три года точно, потому что за это время я написал очень мало художественных текстов. Надо бы исправить это и вписаться в какую-нибудь драматургическую мастерскую.
Подготовила Татьяна Морозова